Последние события с участием деятелей культуры и руководства Министерства культуры заставляют задуматься о том, что происходит с обществом сейчас, и какие пути развития у него есть. Аналитик «Полит.ру» Василий Измайлов рассматривает ситуацию с разных сторон, предлагает решение ключевой проблемы и путь к культурной гармонии: «Минувшая неделя ознаменовала собой сразу несколько событий, которые могут быть легко увязаны в единую линию. Не по степени важности, а по степени их произвольного соположения: это выступление Константина Аркадьевича Райкина на одном из театральных мероприятий, это реакция на его выступление самых разных людей, из которых наиболее резонансной стала реплика господина Залдостанова, и это заседание Академии наук, которому предшествовало обнародование петиции с требованием лишить министра культуры Мединского ученой степени. По каждому из этих поводов сказано достаточно, поэтому, наверное, неправильно повторять резоны как в одну, так и в другую сторону. Так что мы сделаем несколько шагов и посмотрим на ситуацию с более привычного нам угла зрения.
Чем грозит обществу то, что происходит сегодня? Полагаю, тем, что мы видим постепенную эмансипацию от какого-то социального мейнстрима очень мощных лоббистских групп, в которые входят и деятели культуры, и деятели науки. Понятно, что неверно и однобоко говорить о том, что интеллектуальная элита пытается проговаривать свою повестку впервые за долгое время. Да, это не так, но в этом утверждении существует очень серьезное рациональное зерно, и это опасно. Это опасно тем более, что деятельность господина Мединского на посту министра культуры, скажем так, настолько сложна и противоречива (назовем это самыми общими и расплывчатыми словами), что вызывает недовольство большого количества людей, включая, фактически, нашего главного культурного деятеля — Никиту Сергеевича Михалкова. Здесь я говорю совершенно без всякой иронии и ерничества, совершенно очевидно, что у нас так устроено корпоративное управление: наряду с руководителем существует смотрящий. Возможно, этот смотрящий сам себя и назначает, или в идеале, как в случае с Никитой Сергеевичем Михалковым, смотрящий, который силой своего внешнего авторитета поставлен народом. Так вот Никита Сергеевич Михалков, полагаю, точно так же, как мы с вами, неудовлетворен тем, что происходит с культурой.
И не следует упускать из виду то обстоятельство, что Никита Сергеевич Михалков взаимодействовал со всеми министрами культуры, которые были до того: от господина Швыдкого через господина Соколова до нынешнего господина Мединского. Мы видим совершенно четкую линию на патронаж. Ну, не в нашей компетенции разбираться, в чем специфика этого взаимодействия, однако на основании косвенных данных можно приблизительно понимать, каков был интерес Никиты Сергеевича в этом сотрудничестве, и какие дивиденды он из этого извлек.
Тут достаточно любопытная субистория, связанная с Российским фондом культуры, который Никита Сергеевич до сих пор возглавляет. Вы, кстати, помните о том, что такой был? Помните академика Лихачева, Раису Максимовну Горбачеву? Как-то в последнее время мы о нем ничего не слышали, вот зайдите на сайт Российского фонда культуры. Чрезвычайно, хочу вам сказать, увлекательное чтение от начала до конца, особенно обратите внимание на проект «Сегодня — дети, завтра — народ». Не могу удержаться от колкого замечания, что все-таки сын известного советского детского писателя здесь перефразирует не то чтобы прямого, но отчасти конкурента Сергея Михалкова — Константина Ибряева. У него была известная пионерская песня, люди старшего поколения поймут, о чем я: «Сегодня мы дети, советские дети, а завтра — мы завтра советский народ». Таким образом история возвращается, причем весьма и весьма неожиданным образом.
В этой связи возникает достаточно опасная вилка, поскольку до выборов президента остается полтора года. Культурная оболочка президентских выборов всегда была очень значима: многие люди, которые интегрированы и являются выходцами из отечественной культуры, были не только доверенными лицами президента, но и в известном смысле драйверами его кампании. А здесь мы рискуем получить что-то такое, чего не было никогда. При этом обратите внимание вот на что: в ситуации, когда мы фактически отрезаны от внешних рынков, на крыло встают те, кто с этими внешними рынками связан, то есть с рынком науки и особенно с рынком культуры. Помните, как наш президент на Валдае говорил, что он не просматривает контуры будущей кампании 2018 года? Так вот можно их просмотреть именно в том, что частным (а может и нет) случаем этой кампании будет являться битва за культуру. Конечно, неправильное слово битва, конечно, очень непонятно, что такое культура, но вот об этом мы и попытаемся сейчас порассуждать.
Дело в том, что наша культура одновременно и недооценена и переоценена. Переоценена она в том смысле и значении, что ее вершинные достижения, что очень интересно, располагались на достаточно небольшом отрезке. Мы не берем в расчет Пушкина, потому что это Пушкин, он не имеет ни аналогов, ни подобий. Так вот все наши наивысшие достижения располагались на достаточно небольшом временном промежутке примерно в 100-150 лет, чему предшествовала очень большая и долгая просветительская работа, и за чем последовало то, что мы имеем сейчас. Так что судить о русской культуре по «Войне и миру», «Тихому Дону» и кинематографу Сергея Михайловича Эйзенштейна принципиально неверно.
Наша культура недооценена в том смысле, что так как она фактически лишена серьезного, неангажированного экспертного сообщества, и в общественном мнении она выступает очень однобоко. Мы имеем не то чтобы культ, но гипертрофированное внимание к таким периферийным явлениям (здесь я опять же высказываю свою персональную точку зрения), как то, что делает режиссер Серебренников или какие-то артгруппы, не будем называть их имен, чтобы не вспоминать о том, что произошло четыре года назад.
Одновременная недооцененность и переоцененность культуры накладывается, наверное, на самую значимую проблему, которую мы сегодня имеем на неполитическом идейном уровне. Я бы сформулировал ее как «проблема социальной миссии». Мы имеем дело с социальной миссией трех очень серьезных не то чтобы институтов, хотя отчасти и институтов тоже, но способов претворения действительности: это научный дискурс, это культурный дискурс и это религиозный дискурс.
Меньше всего я готов рассуждать на тему того, кто прав, а кто виноват. Безусловно, я далек от того, чтобы встать и все объяснить или хотя бы попытаться объяснить. Совершенно очевидно, что социальная миссия науки — это одна понятная история, которая заключается в выработке адекватного языка, способного к формированию конкурентного интеллектуального продукта. А социальная миссия культуры и церкви — это, в общем, вещи, тесно связанные между собой. Трудно сказать, что здесь может являться аналогом, на кого здесь ориентироваться. Возможно, это Франция, которая героизирует своих художников вне зависимости от их отношения к государству. Правильно ли это? Наверное, правильно, но надо понимать, что это Франция, которая после Наполеона привыкла сдаваться, она не привыкла бороться, и это очень значимо, в том числе для формирования культурного дискурса.
Ориентироваться ли на дискурс Соединенных Штатов? Думаю, что ни я, ни вы не знаем его достаточно хорошо для того, чтобы рассуждать об этом. Но факт остается фактом: сложно или почти невозможно в рамках единого временного промежутка должным образом сочетать верно понятую социальную миссию церкви и искусства. В конце 19 века в польской истории одновременно набирал силу костел, и были такие явления, как Циприан Норвид. Но для того, чтобы был возможен Норвид, ему нужно было оказаться в Париже и прожить такую жизнь, какую он прожил. В этой связи мы имеем дело с очень серьезным противоречием, когда реактивность церкви — клира и паствы — должна быть каким-то четким и понятным образом увязана с деятелями культуры, а они, я боюсь, антагонистичны.
Тут мы опять переключаемся на административно-бюрократический язык, но, возможно, именно этим и придется заниматься будущим департаментам, которые занимаются внутренней политикой. Предыдущий этап закончился тем, что мы унаследовали значительное количество перекосов. Почему, в общем-то понятно, если вспомнить о том, о чем пела несимпатичная мне группа Pussy Riot там, где она пела. Но факт остается фактом: деятели культуры в какой-то момент почувствовали себя оставленными. Наверное, чувство востребованности и есть то самое главное, чем питаются люди подобного рода. Отсюда раздражение Райкина, отсюда и реакция Табакова, человека, который никогда не скажет того, что не артикулировано большинством. Отсюда и общее недовольство.
Письмо академиков в некотором смысле еще более интересно. Оно знаменует собой очень любопытную развилку, любой выход из которой не то чтобы угрожающ, но — не будем нагнетать экспрессии — зловещ. И если это самоорганизация, то это очень серьезный знак того, что работа в академической среде ведется неудовлетворительным образом. Резонов предостаточно: это и создание ФАНО, и реорганизация Академии в целом, это и попытка выделить ядро своих в общей массе, это и недостаток коммуникации с предыдущим министром образования. Но, возможно, речь идет о куда более интересной истории, которая заключается в том, что кто-то пытается академиков организовать. Так ли это или нет, мы не знаем, что это за непонятные силы, мы можем только догадываться. Но в том случае, если мы принимаем эту точку зрения, мы можем объяснить, например, множественные реакции одного всем известного секретаря на обвинения господина Мединского в том, в чем его обвиняют.
Первый достаточно яркий звонок прозвучал в начале октября, когда господин Песков взял под защиту господина Мединского в связи с его реакцией на фильм «28 панфиловцев», причем инцидент не стоил выеденного яйца. Фраза по поводу того, что только профессиональное сообщество может оценивать степень спекулятивности диссертации господина Мединского, при всей взвешенности и сдержанности суждения свидетельствует о том, что пресс-секретарь встает на позицию министра культуры. Раз так, то не существует ли какой-то другой силы, причем скорее всего, эта сила опять-таки артикулирует себя в недрах власти, которая заинтересована в том, чтобы академики не молчали, и которая всячески способствует разжиганию той истории, которая тлеет уже достаточно долгое время.
Дальше можно много и подробно говорить о том, почему не хорош Мединский. Ну, это, наверное, не столь существенно, поскольку на сегодняшний день наметился довольно четкий и простой выбор: либо академическая среда, либо господин Мединский. Я не очень представляю себе, чем надо руководствоваться нашему правительству, чтобы выбрать господина Мединского, тем более, после того, как был в угоду части публики отдан господин Ливанов. Но опять-таки повторюсь — не в Мединском дело. Когда мы говорим о той битве за культуру, о которой мы говорили выше, нужно понимать вот что: господин Мединский — человек, безусловно, помимо чисто коммерческих талантов, в которых он, наверное, непревзойден, еще является и человеком не без дарований. Дарование его обусловлено тем местом, выходцем из которого он является (а именно Московским государственным институтом международных отношений), это адаптация материала под носитель и попытка хороших продаж носителя. В этом отношении и Мединский, и отчасти предшествовавшая ему культурная администрация преуспели: на сегодняшний день упаковано и продано все от Александра Невского до участия советских войск в подавлении того, что в Венгрии называется «восстанием 1956 года». В известном смысле упаковывать нечего, и существует очень большая опасность того, что новая культурная администрация, которая придет на смену нынешней администрации Мединского, займется переупаковкой. Этого делать не стоит, потому что это путь в никуда, и это доведет наши проблемы только в значительно более отдаленные места, чем они пролегают сейчас.
В чем суть будущей культурной политики, наверное, понятно. Это то, о чем председатель Мао говорил «пусть расцветают сто цветов», это попытка поддержки всей той полноты и многоцветия культуры, которая у нас есть. Причем тут очень важно обратить внимание на то, что у нас уже сложилась некоторая культурная парадигма вне зависимости от нужд и потребностей Министерства культуры. Это, наверное, наше самое эффектное место и самое спорное.
У нас существует низовая культура, это культура ДК (домов культуры), которая напрямую финансируется региональными и муниципальными властями, и если вы посмотрите, что есть в домах культуры, какие именно не то что специальности, а культурные разновидности там задействованы, то вы всегда там увидите танцевальную. Поэтому с очень высокой мерой спекулятивности можно сказать, что у нас уже есть культура, и она танцевальная. При этом многочисленные шоу, которые идут по телевизору, показывают, что мы здесь достигли невероятных успехов, и это невероятие записывает нас в один ряд с самыми танцующими нациями в мире. Тут можно и ерничать, и вспоминать великого Сергея Образцова с его братьями Баклушиными, интеллектуалами нижних конечностей, тут можно вспоминать полупрезрительное интеллигентское «головоногие», часто адресуемое танцорам. Ну, в этом ничего ужасного нет, кроме того, помните, как у поэта: «А также в области балета мы впереди планеты всей!».
Это свидетельствует о том, что даже минимальное стабильное финансирование при поддержке энтузиастов, а они есть и в литературе, и в языке, и в театральном и кинематографическом деле, и в других областях, даже минимальное финансирование мгновенно выводит культуру на новый уровень. А не это ли нам нужно в ближайший год? Не это ли может служить самым коротким путем к примирению общества с той деформацией социально-культурной миссии, которую мы наблюдаем? И не это ли может быть одним из основных содержаний грядущей президентской кампании в установлении той социальной гармонии, о которой мы в последнее время так много рассуждаем?» — сказал Василий Измайлов.
2016ФедеральныеФедеральный уровень
